О «Русских евреях» и других фильмах Леонида Парфенова

Источник: jewishnews.com.ua

Почему проекты Парфенова уже не показывают на ТВ, за что его не любит Путин и как команда делает хорошее кино в отсутствие массового зрителя — в интервью с Сергеем Нурмамедом

Этой весной выходит первая серия нового фильма журналиста Леонида Парфенова – "Русские евреи". Масштабная трилогия рассказывает о влиянии на Россию и весь мир русскоговорящих евреев: со времен разделов Польши до наших дней. Накануне премьеры корреспондент Радио Свобода Роман Супер поговорил с Сергеем Нурмамедом, который долгие годы является бессменным личным режиссером Леонида Парфенова, и узнал, кто и как делает фильмы вместе с известным журналистом, но всегда остается за кадром.

Как ты познакомился и начал работать с Леонидом Парфеновым?

Впервые мы встретились на излете программы "Намедни". Мой приятель Антон Мегердичев, который тогда работал в "Намедни" режиссером монтажа, периодически просил подменить его. Так я пару раз монтировал сюжеты для Парфенова. И вот тогда мы с Леней очень опосредованно контактировали впервые в жизни. Пара одобрительных кивков по итогам монтажа, без малейшего понятия даже о том, как меня зовут. Не более того. Общаться плотнее мы стали позже.

Когда его уволили с НТВ?

Да. Парфенов, будучи человеком безработным, но энергичным, продолжал бурную деятельность. Он стал снимать для Первого канала. И тут нужно обратить внимание на фильмы "Война в Крыму. Все в дыму" и на довольно проходную работу "Частный Рубенс за 100 миллионов", о которой, наверное, никто и не знает. Эти фильмы нас с Парфеновым и свели. Совершенно случайно. Делая эти картины, Леня пользовался профессиональными услугами своих старых знакомых в производственном объединении "Главпрыг" на третьем этаже телецентра. Однажды я подменял режиссера монтажа на фильме про Рубенса, собирал пару эпизодов. Парфенов пришел их отсматривать, сел рядом со мной. Я доделал какие-то последние штрихи и обернулся на него. Я увидел человека, который, нацепив на уши через лицо канцелярскую резинку, напевал что-то вроде: "Бя-бя-бя, мя-мя-мя". В этот момент я понял, что все люди одинаковые, вне зависимости от возраста и статуса. Я понял, что он такой, как я. А я такой, как он.

Сергей Нурмамед и Леонид Парфенов

Ты понял тогда, что станешь его личным режиссером на долгие годы?

Я понял тогда, что с ним очень комфортно. И очень скоро он позвал меня работать над фильмом "Вечный Олег", посвященным Ефремову. У этого фильма, как и у ряда следующих, было два режиссера: Иван Скворцов и я. Так мы стали знакомиться с Парфеновым ближе. Потом был фильм про Галину Волчек – "Современница", на съемках которого за обедом в Марселе Парфенов произнес сакраментальное: "А давай-ка, Сергей Евгенич, уже переходи со мной на ты". Здорово и весело проводя время, мы постепенно стали делать друг другу фильмографию, сочинять и реализовывать эту "новую фирменную стилистику" на ближайшее десятилетие, по которой сегодня узнаются парфеновские фильмы. От "Птицы-Гоголь", через "Хребет России" и "Зворыкина-Муромца", к "Глазу Божьему" с "Цветом нации".

Ты ушел с НТВ из-за того, что стал делать фильмы с Парфеновым?

Я ушел с НТВ потому, что пришло время уйти с НТВ. С одной стороны, я должен был сделать шаг навстречу новым жизненным обстоятельствам, с другой – как всякого здравомыслящего человека, меня задевала катастрофическая трансформация канала: нравственный и интеллектуальный упадок, стилистический и жанровый вакуум с курсом на разложение. В 2012 году, когда я ушел, канал не имел ничего общего с тем местом, куда я приходил устраиваться после ТВС в 2003-м. Да и вопросы творческой реализации всегда шагали впереди меня. Работа с Парфеновым – это, конечно, гонорары тоже, но о деньгах при этом я никогда не успевал думать. А если и думал, то лишь в том смысле, что все до копейки деньги должны быть использованы таким образом, чтобы кино получилось сумасшедше-клевым.

И вот теперь у тебя есть свой продакшн, который напоминает мне бутик, в котором долго и кропотливо делается дорогой и очень качественный товар для одного клиента – Парфенова. Сколько человек делают его фильмы?

На передовой – в основном составе – пять человек. Плюс-минус. И отдельно, кратковременно, контекстно нанимаемые специалисты.

Фильмы Парфенову делают пять человек? Я не ослышался?

Не ослышался. Я называю это five men army. Это часто влечет за собой огромное количество трудностей, прежде всего психологического характера. Потому что каждому из этих пяти "солдат" приходится выполнять функции гораздо большего количества людей. Мне часто приходится быть не только режиссером, но и оператором, художником-постановщиком, немым актером, придумывать компьютерную графику, монтировать и много чего еще. Раньше порой приходилось даже декорациями заниматься, наличники для принстонского дома Зворыкина в колониальном стиле покупать, например, подбирать цвет стен, чтобы был точно такой, как в первоисточнике. С одной стороны, это безумно тяжело. С другой стороны, все находится под твоим личным контролем. Сейчас, к счастью, многое удается делегировать, и маленькая команда, наряду с опытными динозаврами, укомплектовывается новыми людьми с горящими глазами. Динозаврами в данном случае я называю тех, кто отработал уже как минимум лет пять на нашем производстве.

Сергей Нурмамед и Леонид Парфенов на съемках фильма «Русские евреи»

Расскажи про людей, которые остаются за кадром. Армия Парфенова – это кто?

Моя правая рука – Женя Богданович, которая настолько хороша, что ее у меня часто отрывает для других своих дел и сам Парфенов. На ее плечах держится вообще все производство, от первого вздоха фильма до прокатного удостоверения. Со мной работает мой институтский коллега Андрей Лазарев.

Когда смотришь фильмы Парфенова, так увлекаешься рассказываемой им историей, что воспринимаешь все эти красивые картинки, великолепный монтаж, новаторскую режиссуру как само собой разумеющийся фон. Ты со своей five men army как Бэнкси: делаешь красиво и уходишь в тень. Твой труд как бы уходит на второй план.

Авторское документальное кино так устроено. Автор своими персональными возможностями и способностями всегда транслирует некий фирменный стиль, который ему помогает реализовать режиссер. И поэтому всякое документальное кино – это огромное количество авторских признаков. Один автор артистичен и способен повторить 25 дублей одного и того же текста слово в слово. А другой автор не может этого сделать, но может, например, своими текстами заставить зрителя час напролет рыдать навзрыд. Режиссеру эти способности автора дают разные исходники, с которыми приходится работать. И тот тип творчества, к которому я имею сейчас отношение, является соавторским. В случае с Парфеновым рассказываемая от первого лица история всегда глубоко самоценна. И эту историю нужно поддержать соответствующим визуальным языком таким образом, чтобы личные художественные притязания режиссера, с одной стороны, не выпирали и были контекстными, с другой – соответствуя уровню авторского повествования, возводили его ценность в степень.

Сергей Нурмамед и Леонид Парфенов на съемках фильма «Русские евреи»

Но это же обидно.

Нет, почему? Нисколько не обидно.

Потому что мало кто из читателей этого интервью слышал о тебе ранее. Хотя твой вклад в фильмы Парфенова грандиозен.

Я никогда за этим не гнался. И, честно говоря, всего этого немножко сторонюсь и опасаюсь. Я не даю интервью, например.

И с твоими амбициями ничего не происходит, когда страна обсуждает новый фильм Леонида Парфенова без упоминаний о тебе?

Ну, мне кажется, все и так понимают, что не Парфенов сам сидит в монтажке. Мои творческие амбиции сводятся к тому, чтобы зритель, оценив визуальный ряд фильма, задался верными вопросами. Мои творческие амбиции заключаются в том, чтобы каждый новый фильм был сделан лучше, чем предыдущий. К своим 35 годам я уже прожил невероятно насыщенную профессиональную жизнь. Я был в десятках стран по работе. Я встречался с фантастическими людьми, с которыми ни при каких других обстоятельствах я бы не встретился. За год я проживаю десять лет, выкладываясь в работе на все 146 процентов. Документальное кино для меня – это вечная школа под рукой. Мне очень нравится давать себе и другим возможность приобщаться к интеллектуальному наследию. Мне очень нравится делать вещи, которые отличаются от всего остального в индустрии. Мне очень нравится эволюционировать в своем собственном вкусе. Мне очень нравится влиять на документалистику как таковую. И у меня есть все основания полагать, что мы с этим очень неплохо справляемся, потому что у нас есть крутейший автор, который со мной согласен. Вот в чем амбиция, понимаешь?

Насколько комфортно работать с Парфеновым? Какой он начальник?

Никакой он не начальник. И комфорт абсолютный. Суть нашего с ним профессионального союза заключается в том, что мы друзья. Мы на равных.

Он вообще залезает в визуальную часть работы? Или он тебе спускает сценарий, а дальше будь что будет?

Не залезает. При написании сценария он часто выражает собственные соображения и пожелания по визуальному ряду в некоторых пунктах, которые мы чаще всего полностью учитываем. Бывает, что наши взгляды разнятся. Но не бывает такого, чтобы мы не приходили к компромиссу. Все комментарии Парфенова после предварительного просмотра готовых эпизодов приходят ко мне в виде электронных писем, которые всегда начинаются со слов "в порядке предложения". В этом величайшее благо.

Расскажи, как рождается, делается и живет фильм Парфенова – полный цикл, от замысла, до финального просчета в программе Final Cut.

У нас есть неделя? Это долго рассказывать.

Давай тезисно.

Парфенов берется только за те истории, которые у него по-настоящему вызывают отклик. С этим откликом он мне звонит и назначает встречу в каком-нибудь ресторане. Мы встречаемся, он представляет идею. Мы начинаем обсуждать. В этом обсуждении очень много магии, в эти моменты Парфенов вообще перестает быть тем Парфеновым, которого мы привыкли видеть по телевизору. Если бы кто-нибудь захотел сделать фильм про настоящего Парфенова, то нужно было бы как-то тайно снимать эти наши встречи, на которых мы обсуждаем предстоящее кино.

Сергей Нурмамед и Леонид Парфенов

И выпиваете вино, разумеется.

Разумеется, у Парфа вместо крови – хорошее вино. Леня на этих встречах не выбирает слов, не думает о том, как нужно строить предложения, не чувствует сцены и не следит за своим имиджем. Он очень живо описывает общую идею предстоящего фильма в хаотичном порядке, перечисляя события, людей и явления, наполняя их обилием романтических красок. Потом я спокойно себе живу, периодически возвращаясь мысленно к этому синопсису. Потом Парф начинает писать сценарий. Уникальная особенность Лени заключается в том, что он в ходе работы над сценарием прекрасно понимает, чувствует и знает форму, за которую он отвечает. Он точно знает, как, куда и зачем он идет в повествовании, ему точно известен пункт назначения. Он знает, что вот здесь мы обязательно должны поехать туда-то, здесь в стендапе он скажет то-то, а здесь то-то. Когда он только начинает писать, история уже существует у него в голове. История может потом несколько трансформироваться, я могу на нее повлиять, могу выкинуть что-то, сократить, попросить дописать. Его любимая присказка: "Как ты понимаешь, автор всегда находится в нашем круглосуточном доступе, и он нам вряд ли откажет".

Как ты придумываешь, каким будет фильм, какого цвета он будет, какого темпа, какого настроения? Ты изучаешь миллион референсов? Сам сидишь рисуешь эскизы?

И изучаю, и сам рисую. Я по натуре сентименталист и всю свою жизнь главным образом опираюсь на чувства и ощущения. После того как Леня дает готовый сценарий, я для себя примерно формулирую соображения об общей и частных интонациях, каким должен быть наиболее благоприятный способ, чтобы эти интонации в фильме прозвучали. Все в конечном итоге делится на разные эмоции и из них состоит. Мы с ребятами буквально зарываемся в тысячи референсов: картинки, мелодии для примера, колоритные факты, представляющие художественный интерес, разбираем и подробно расписываем дословно все до одного эпизоды: что они из себя представляют, какую эмоцию несут, что они должны подчеркнуть, что нужно акцентировать, а что нивелировать. Параллельно планируем командировки и павильоны, ездим снимаем, потом – долгий, ювелирный монтаж и постпродакшн.

Сколько в среднем делается один фильм Парфенова?

Само производство в среднем занимает год-полтора. Но этому могут предшествовать еще какие-то месяцы на ресерч информации для сценария, на осознание, на обсуждение эпизодов.

Расскажи про вашу последнюю работу. Что за фильм вы готовите?

Это трилогия, первая серия которой готова. Трилогия, потому что история очень объемная, в одной серии просто все не уместится.

Сергей Нурмамед и Леонид Парфенов

Про что история?

Про русских евреев, которые живут на планете Земля. Со времен разделов Польши, когда границы Российской империи изменились, и таким образом страна пополнилась людьми, ранее проживавшими в польских местечках, до более-менее наших дней. Наш фильм про все, что связано с существованием, жизнью, влиянием русских евреев на историю планеты и нашей страны в частности. Большая работа.

Ты делаешь эту трилогию как телевизионный фильм? Ты держишь в голове, что это для телевизора?

Нет, в этот раз совсем нет. В данном случае по умолчанию в условиях производства телевизионного формата не подразумевается. Но телевизионный формат подразумевается существованием телевизионного автора, об этом мы забывать не можем. Поэтому так или иначе эта трилогия будет иметь телевизионные признаки.

Почему тогда в условиях производства не подразумевается телевизионный формат?

Потому что этот фильм заказан не телевидением. Он заказан фондом "Генезис" и, вероятно, будет показан в нескольких кинотеатрах в России, в Израиле, в Лондоне, в Нью-Йорке. Будет ли этот фильм показан по телевидению? Не исключаю, но и не утверждаю. Но ориентиром в производстве телевидение не является.

Сергей Нурмамед и Леонид Парфенов

Ваши фильмы если и попадают в сетку Первого канала, то показывают их глубоко в ночи. И рейтинги они приносят…

Мизерные.

Для тебя это оскорбительно? Задевает?

Да. Конечно. Меня это расстраивает. Задевает. Когда по телевизору показывают наши фильмы, люди спят. Да даже если бы и не спали… Долгое время в нашей стране на телевидении реализуется курс, в котором просвещение стоит далеко не на первом месте. Оно давно отодвинуто даже не на второй план, а куда-то очень далеко. Просвещение развивается уже не в рамках медиа, а как-то отдельно, как маргинальное явление. Массовый зритель десятилетие воспитывался таким образом, что, по моим ощущениям, больше не испытывает острой потребности просвещаться с помощью телевидения. В интернете это есть, есть прекрасный проект "Арзамас", которым мы, кстати, тоже занимаемся. Но в телевизионном эфире просвещения – даже в развлекательной легкой форме – практически нет. Современное телевидение, увы, это все чаще пропаганда и подложные новости.

Ты скучаешь по причастности к телевизионному эфиру?

Конечно. Я в странном положении. С одной стороны, я абсолютно свободен и могу делать все, что хочу. Но, с другой стороны, эта работа делается почти в пустоту. Кино – это искусство, подразумевающее обратную связь. Это вещь, которую ты делаешь для зрителя. Без зрителя ты неполноценен. А широкого зрителя у нас нет. Это не может не печалить. Вот ты выходишь на сцену, а перед тобой пустой зал. И он пустой не потому, что у людей не нашлось времени прийти. А потому, что людей в зал не пустили. Или показ устроили в 2 часа ночи.

Парфенова это печалит?

Его это печалит, всех это печалит.

Ты веришь в возможность прайм-тайма для Парфенова в России?

Нет. То есть верю, но как в инопланетян примерно: ты понимаешь, что они могут существовать, но когда представится шанс в этом убедиться – неизвестно. Путин, полагаю, выскочку Парфенова терпеть не может. Следовательно, и вся королевская рать Парфенова терпеть не может. И мы не можем даже предположить, сколько времени займет вся эта "красота", которая происходит в стране. Я не вижу сейчас ни одного обстоятельства для того, чтобы Парфенов а) появился в эфире, б) появлялся в эфире многократно, в) это имело какое-то значение с точки зрения аудитории. Сколько уйдет времени, чтобы эти обстоятельства появились? 10 лет? 20 лет? 50 лет? Это случится за пределами нашей жизни? Рационально размышляя об этом, никаких надежд я точно не испытываю. Мы мотивированы только своим умозрительным местом в искусстве, своими личными стремлениями, и постепенно угасающей возможностью клево проводить время за любимым делом.

Что дальше? Как ты видишь свое развитие? Художественное кино? Западное телевидение?

Если бы мы жили в обыкновенной, развивающейся, современной стране без имперских амбиций и всей этой катавасии, в которой очутились, я бы без тени сомнений сказал, что стал бы дальше развиваться в направлении художественного и документального кино. Но российский зритель, на которого очень хотелось бы рассчитывать, находится сейчас в таком психическом состоянии, что ему это кино не нужно. Он живет не-нор-маль-но. Художники и аудитория, которые живут в здоровом обществе, понимают, что могут как-то планировать свою жизнь, могут себя реализовывать. Возможно, у них что-то получится, а возможно, они провалятся. Но думать о возможности развития своей личности они могут всегда. Мы так думать не можем, потому что мы не знаем, что будет завтра в России. Изменилась телевизионная конъюнктура – мы лишились медиа. Подешевел рубль – мы лишились возможности путешествовать. Поднялись цены в магазине – мы лишились возможности есть то, что привыкли. В такой ситуации человек не видит ничего дальше одного метра перед собой и не может планировать свою жизнь. Никаких гарантий в России нет. А когда нет гарантий, то нет и планов. Вот и все.

Автор: Роман Супер
Источник: svoboda.org
Фото: Wikimedia, Антон Романов